До чего дошёл прогресс!

До чего дошёл прогресс! До нашего сибирского городка он вдруг дошёл буквально вчера, я это на себе почувствовал!
В нашем дворе, буквально в соседнем доме, расположен вполне приличный круглосуточный мини-маркет под названием "Триумф". Он занимает несколько квартир первого этажа хрущёвки, с отдельным входом. Компактный, недорогой, три продуктовых отдела плюс бытовая химия. Очень удобно туда забежать прямо по дороге в/из дома утром или вечером. Но особого прогресса я в "Триумфе" до вчерашнего вечера не замечал.

А вчера вечером забежал чуть-чуть отогреться от 30-градусного мороза, заодно позвонить домой жене, не нужно ли докупить продуктов. Пока доставал из кармана телефон, понял что передо мной разворачивается настоящая картина маслом, вероятно кисти самого Ильи Репина. В пиво-вино-водочном отделе отоваривался мужик. По внешнему виду явный алкаш. Но ещё не окончательно допившийся, ещё не бомж. Но руки уже трясутся и язык заплетается. И вот этот алкаш набирает себе в пакет водку, газировку, сигареты. А расплачиваться достаёт из кармана ... новенькую, глянцевую дебетовку Maestro.

Продавщица вино-водочного, к моему глубочайшему изумлению, достаёт из-под прилавка POS-терминал, прокатывает карточку и суёт алкашу в руки ПИН-пад. Сроду не было в нашем простом "Триумфе" такой техники! Надо же, дождались!

Алкаш, с большим трудом, долго и издалека одним пальцем выцеливает кнопки, не знаю уж как он в них попадает. Но надо отдать ему должное, ПИН вводит по памяти, без бумажки! Через примерно минуту упражнений по тыканью кнопок ПИН введён, продавщица смотрит на экран терминала:
- Недостаточно средств на счёте!
- Аааа! А вот, значит на другой карточке зарплата! - не сдаётся алкаш и вытаскивает из кармана вторую Maestro.
Продавщица прокатывает её, снова подаёт мужику ПИН-пад. Снова пальцы алкаша примерно минуту разыгрывают сцену из фильма "камикадзе с большой высоты атакуют американский авианосец". И снова тот же ответ:
- Недостаточно средств на счёте!
- Аааа! А чёрт с ней, с газировкой! - решается мужик, - давайте уберём газировку, может на оставшееся денег хватит?

Продавщица вычитает газировку. Снова ныряет в щель карточка, снова четыре камикадзе, дрожа и выписывая петли, танцуют над кнопками на палубе маленького авианосца. Снова:
- Недостаточно средств на счёте! - кассирша уже шипит сквозь зубы.
- Аааа! А вторую карточку! - входит в азарт алкаш.
Далее цикл повторяется, из пакета улетают уже сигареты и наступает новая итерация.

Честно говоря, я не дождался окончания сцены. За спиной алкаша собралась уже солидная очередь из минимум двух десятков обозлённых задержкой покупателей, толкаться в ней не хотелось. Я пошёл домой, радостно думая о том, что теперь у нас всё будет как у всех прогрессивных людей, теперь сразу в несколько раз сократятся очереди в магазине (которых и так никогда не было), потому что продавщицам теперь не надо будет считать ненавистные им наличные деньги!

Самоволочка

Напевая зажигательную песню группы "Любэ", попробую вспомнить свой опыт. Начну с теории. В Уставе внутренней службы, по которому живут в армии, есть понятие "увольнение" из расположения части. Подробно цитировать Устав не буду, но суть в том, что солдатам вполне законно и официально может предоставляться особый вид свободного времени - в выходные дни с разрешения командира можно покинуть территорию своей части и до вечера совершенно свободно гулять где угодно.
В разных подразделениях к объявлению увольнений командование подходит по-разному, всё зависит от местных условий. Где-то периодические увольнения считаются нормой, и в них ходят все, кроме наказанных за что-либо. Где-то наоборот, увольнения объявляют только в качестве ценной премии особо отличившимся бойцам. В нашем пограничном Отряде командование отряда, как я понимаю, склонялось ко второму варианту (редкая премия за хорошую службу), но обычно соглашалось с представлениями командиров рот (которые лучше знали своих солдат). А вот командиры роты связи в наше время к увольнениям относились резко отрицательно, вроде меньше гуляешь, меньше проблем. Практически за все два года моей службы было буквально два или три случая официального объявления увольнений. Да и то, один из этих случаев произошёл из-за моих родителей. В августе 1987 они через дальних знакомых организовали себе вызов в закрытую пограничную зону, и на 2 недели приехали в наш город проведать, как служится сыночку. На выходные командир отпустил меня к родителям в увольнение и, чтобы этот одиночный акт не казался чем-то совсем уникальным, заодно премировал увольнением еще с десяток солдат нашей роты. После того, как родители уехали, объявлять увольнения снова прекратили.

Ну вот, а когда командование долго не объявляет "законные" увольнения, солдаты, чтобы отдохнуть, иногда пытаются уходить в самовольные увольнения. Они и называются "самоволками". Ещё, самоволку не надо путать с "самоходом". Самоволка - это именно краткосрочное покидание своей части, когда собираешься к вечеру вернуться на место и продолжить службу. А самоход (в военное время называется "дезертирство") - это побег с армейской службы, и карается намного строже.

Но вернёмся к моим воспоминаниям. Ходил ли я в самоволки? Да, ходил! Причём, похоже, был одним из очень немногих, среди своих сослуживцев, кто ходил. В первую свою самоволку я пошёл практически совершенно случайно, и неожиданно для себя. Это было начало лета 1987 года, я был еще молодым солдатом первого года службы. На Приёмный ходил только младшим смены в сопровождении кого-нибудь из старослужащих.
И вот, в одну из ночных смен, на Приёмный назначили по каким-то непонятным соображениям команду из трёх человек: деда Николая Симонова и двух молодых - Шуру Стародумова и меня. Это был редчайший случай, когда мы сходились на службе именно в таком составе. Смена обещала быть лёгкой и приятной.

Николай Симонов

Ночные смены тогда длились по 12 часов с 20 вечера до 08 часов утра. Работы в ночную смену обычно было немного, интенсивная постановка каналов не требовалась. А в ту ночь нам, помнится, даже радиограмм не досталось. Порядок мы с Шурой навели быстро, мыть полы было ещё рано. Уселись в комнате дежурного, вскипятили чай. После чая Николай с Шурой закурили. Мне быстро надоело сидеть в их дыму, а делать в других комнатах было нечего. Тогда я отпросился у Николая выйти погулять. Симонов, добрейшая душа, конечно разрешил. При этом под "погулять" он конечно подразумевал "выйти на крыльцо и подышать свежим воздухом". Я, когда отпрашивался, тоже имел ввиду именно это.

Шура Стародумов (слева) и Олег Балаков (справа)
фото от oleg k

И вот, в час ночи я накинул на плечи подменный бушлат без погон и вышел на крыльцо Приёмного. На улице было довольно тепло, всю сопку окутывал густейший туман. Фонарь над крыльцом освещал первые два метра дороги, а дальше всё терялось в густом тумане. Я шагнул с крыльца и прошёл эти два метра, потом ещё два. Оглянулся. Свет фонаря над крыльцом был ещё виден, но различить контуры двери под ним было уже невозможно, да и весь Приёмный как будто растворился в темноте. И тут всё произошло буквально так, как говорил хоббит Бильбо в сказке Толкиена: "Знаешь, Фродо, как опасно выходить из дверей, - бывало говорил он, - Ступишь на дорогу, и сразу хватайся за ноги, а то живо окажешься там, куда ворон костей не заносил. Вот видишь тропку? Так это она самая ведет через Лихолесье к Одинокой горе, а оттуда прямиком в тартарары".

Я совсем не думал, что убегаю прямо с боевого дежурства, не думал о товарищах на Приёмном. Во мне просто загорелся спортивный интерес, смогу ли я в таком плотном тумане найти знакомую дорогу. Колеи дороги под ногами были видны. Я спустился, ниже к строительному батальону. На вышке охраны, над складами батальона, светил мощный прожектор, однако саму вышку не было видно. Я понял, что часовой на вышке тоже не видит меня в тумане, и уже смелее прошёл на территорию батальона. В батальоне стояла тишина, ни один человек не пытался выйти на улицу в туман. Когда батальон кончился (КПП на выходе из батальона в наше время уже не было), знакомая дорога повела вниз к подножию сопки. Вот и развилка. Дорога направо через сотню метров упиралась в верхний КПП Отряда, хотя КПП в тумане и не видно, но мне туда соваться ночью явно не следовало. Дорога налево огибала сопку и через полкилометра выводила на шоссе - тут мы почти ежедневно бегаем во время зарядки положенную дистанцию в 3 км (или 6 км, если не выходить на шоссе, а пробежать еще налево, к складам). Наугад пошёл туда, спустился к шоссе. Тишина, ни одной машины. Перешёл шоссе и на той стороне обнаружил тропинку, спускающуюся вниз к речке. Конечно надо было обязательно пройти по ней. И вот передо мной в тумане журчит по камешкам речка. Ниже по течению есть запруда, поэтому речка здесь относительно глубокая, не просто ручеёк. Потрогал воду, она оказалась не такой холодной, как я ожидал. Конечно же идея искупаться не могла не завладеть мною. Разделся догола, по острым камушкам залез по пояс в речку, присел, окунулся с головой. Чёрт, всё-таки она сильно холодная! Окунулся ещё раз, поспешно вылез и принялся наспех обтираться бушлатом вместо полотенца. Потом решил, что на эту ночь приключений достаточно, оделся и пошёл обратно.

Поднялся в сопку точно тем же путём, как и спускался. Снова прошёл через пустой батальон, снова никого не встретил. Туман так и не рассеялся, но я к нему уже привык и легко различал дорогу. Гулял я кажется около двух часов. В отличном настроении поднялся на крыльцо Приёмного. Дверь оказалась заперта изнутри. Я уверенно позвонил. Прошло несколько секунд. Дверь явно не торопились открывать, зато занавесочка на окне комнаты дежурного чуть-чуть как бы случайно шевельнулась в сторону, и в образовавшейся щели мелькнул глаз Николая Симонова. И по застывшему в этом округлившемся глазу ужасу, я вдруг мгновенно понял всё. Понял, что я бросил боевой пост и сбежал с боевого дежурства, понял, что почувствовали мои товарищи, когда я вышел на минуточку на крыльцо и вдруг на совсем ПРОПАЛ, понял, что ожидали они не меня, а командира роты с внезапной проверкой, и тщетно придумывали, как объяснить командиру отсутствие одного из дежурных... Уважаемый Николай, лучший из моих дедов, пожалуйста, прости меня, прости мне этот ужас в твоих глазах!

Несмотря на то, что закончилось в тот раз всё хорошо, я дал себе слово больше с боевого дежурства в самоволки не убегать. А потом была зима, которая в тех широтах, как известно, длится не меньше девяти месяцев. Зимой уходить в самоволки как-то уж совсем не хотелось. Так получилось, что моя вторая самоволка состоялась практически ровно через год после первой, следующим летом, и тоже почти случайно. В тот день было воскресенье, и как-то так получилось, что в первой половине дня ни у кого из офицеров или прапорщиков не нашлось времени организовать какие-либо обязательные занятия для роты.

После завтрака я внезапно понял, что это едва ли не первый за два года случай, когда от завтрака и до обеда, я могу ничего не делать. Но оставаться в казарме читать или дремать не хотелось - ещё случайно попадёшься кому-нибудь на глаза, придумают дело, припашут работать, весь отдых испортят. Поэтому я решил, что лучшим отдыхом будет прогулка, выбрался из казармы и деловым шагом отправился в сторону Приёмного. А когда миновал верхнее КПП, свернул на тропинку, ведущую к вершине, обошёл Приёмный далеко слева и ушёл "в сопки". Отдохнул отлично, погулял по тропкам среди кедрового стланника, полежал на замшелых камнях, помечтал, позагорал на солнышке. Через пару часов решил возвращаться в Отряд, чтобы не опоздать к построению на обед. И только миновал гребень нашей сопки, как увидел, что навстречу мне от Отряда цепью двигаются несколько бойцов нашей роты. Меня ИСКАЛИ.

Да, в этот раз я попался. Дежурный по роте зачем-то устроил в середине дня, за два часа до обеда, внеочередное построение с перекличкой. Обнаружилось, что меня нет. Кто-то сказал, что видел, как я одетый уходил в сторону Приёмного. Позвонили на Приёмный, дежурная смена ответила, что я там не появлялся. Тогда дежурный по роте очень ответственно организовал мои поиски (а что, тоже ведь приключение!) - в сопку к Приёмному была отправлена целая группа бойцов, чтобы найти моё живое или мёртвое тело. Их я и встретил по дороге обратно. Разумеется, обо всём доложили командиру роты.

Он начал расследование. Мне же оставалось только уйти в глухую оборону и всё отрицать. Настаивал, нагло пользуясь тем фактом, что "группа поиска" меня как раз недалеко от Приёмного заметила, на самой для себя безопасной версии, что просто ушёл поработать на Приёмный.
- Тогда почему тебя дежурная смена там не видела? - допытывался ротный.
- А я к ним не заходил, сразу в кунг спустился, радиодетали на запчасти отбирать.
- А какого лешего ты вообще в воскресенье попёрся работать на Приёмный, когда никто тебя туда не посылал?! - возмущался командир.
- Так в казарме то мне тем более нечего было делать! - возражал я.
Вероятно чувствуя долю своей вины, за неорганизованные воскресные мероприятия, ротный решил сор из избы не выносить, дальнейшее расследование прекратить, а мне просто выписал очередную кучку нарядов вне очереди, и оставил в покое.

А дальше, ближе к концу лета, нас, старослужащих, стали всё чаще отправлять на Приёмный не на службу, а на подсобные работы - уборка территории, строительство новой антенной системы и т.п. И вот тут я, что называется, вошёл во вкус самоволок. Ещё бы, никакой ответственности за "боевое дежурство" и гарантировано никаких внеплановых перекличек до обеда или до ужина. Теперь я стал уходить гулять в сопки уже не один, а со своим другом Олегом Соколовым, по кличке "Сокол". Вдвоём гулять было гораздо веселее!

Сколько раз мы вдвоём организовывали себе самовольные прогулки, я даже приблизительно подсчитать не могу. В первый же поход мы решили повторить мой прошлогодний "подвиг" и искупаться. Купаться пошли конечно не к грязной речке, протекавшей ниже шоссе перед Отрядом, в которую я окунался год назад, а к большому озеру, которое было в лощине, позади нашей сопки. Оказалось, что протоптанных тропинок к озеру с нашего склона нет. Тогда мы стали пробираться к озеру через "дикий лес" из кустов кедрового стланника и багульника. Под ногами мягко прогибался толстенный (в полметра, наверное) слой нетронутого мха. Идти купаться и утопать во мху - незабываемые впечатления. Наконец мы преодолели полосу мхов и кустарников и вышли на плоский каменистый берег. Вокруг была сказочная тишина, только вдалеке, на другом краю озера, какой-то визгливый женский голос надрывно кричал в громкоговоритель: "Отойдите от воды, немедленно отойдите от воды!!!" Но кто кричал и кому кричал, нам было не видно.

 Мы с Соколом разделись, и полезли в озеро. Вода, как и ожидалось, была практически ледяная, но мы уже договорились искупаться и теперь храбрились друг перед другом. Пока не окунулись пару раз целиком, не вылезли. Потом постояли на берегу, слегка обсохли. Визгливая тётка вдалеке всё это время продолжала орать всё отчаяннее и отчаяннее: "Что ж вы делаете, гады? Немедленно отойдите от воды!!! Отойдите от воды, я сказала!!!" Мы с Соколом не спеша оделись и прежней тропинкой, через мхи, отправились назад, к вершине нашей сопки. Визгливый громкоговоритель на другом берегу озера внезапно замолк. Только тут до нас дошло, что тётка надрывно орала именно нам! И сразу же поняли, почему она орала. Похоже, что озеро, где мы выкупались, было совсем не озеро, а городское водохранилище питьевой воды. Но что сделано, то уже сделано.

В другой раз мы с Соколом отправились исследовать соседнюю сопку. Там на южном склоне когда-то рос особенно густой лес кедрового стланника, но видимо год или два назад, по сопке прошел приличный пожар. Стланник потерял всю листву и умер, а его толстые корявые стволы не сгорели, остались навечно торчать среди камней. Это была совершенно фантастическая, абсолютно инопланетная картина - мертвые скалы, и торчащие из них мертвые покореженные рога деревьев, сплетающиеся в фантастические нагромождения. Словно следы какой-то древней битвы внеземных существ. К сожалению, у нас не осталось фотографий этой местности. Сокол сам засветил плёнку, когда появилась опасность, что кадры с неё могут выдать наши с ним самовольные походы командованию. Впрочем, скорее всего фотографии всё равно не смогли бы передать всю фантастичность пейзажа.

А мы с Олегом ходили в самоволки ещё много раз. Частенько нас выручал сержант Олег Балаков. Если он дежурил в это время на Приёмном, мы уговаривали его дать нам с собой в поход его наручные часы, чтобы контролировать время и вернуться во-время. Это лето было очень богато на грибы, частенько мы с Соколом приносили из своих походов полные карманы и капюшоны подосиновиков и подберёзовиков. Впрочем, специально ради грибов в самоволки ходить было не обязательно. Очень часто летом дежурной смене разрешали днём меняться не с офицером на машине, а просто пешком, самостоятельно. И смена, поднимаясь пешком от Отряда в сопку к Приёмному, успевала прямо по дороге, на склоне, насобирать достаточно грибов для полноценной поджарки. Нужно было только не забывать время от времени утаскивать из столовой очередные порции кулинарного жира да поаккуратнее прятать от проверяющих самодельную электроплитку.

Сокол жарит грибы на Приёмном

Под конец лета мы уже настолько обнаглели во время своих прогулок, что, даже встретив посреди диких сопок в нескольких километрах от Отряда прапорщика в пограничной форме, не стали убегать и прятаться, а спокойно подошли на его зов. Прапорщик к счастью оказался не наш, а из строительного батальона. Он повёл себя вполне корректно, не стал проявлять особого интереса, что делают два связиста посреди диких сопок, а просто попросил разобрать ведро грибов, которое он себе насобирал, какие из них съедобные, а какие нет. Мы с Соколом тоже отнеслись к его проблеме с пониманием, пересмотрели его грибы и выложили ему максимум наших сибирских знаний об их съедобности. Расстались довольные друг другом.

А что же девушки-чернобровочки? К сожалению, с девушками в окрестных сопках почему-то наблюдались явные проблемы. Впрочем, Сокол и на нашей сопке умудрился намётанным глазом углядеть двух юных особ, и тут же не преминул затащить их в гости на Приёмный. Дежурная смена резко застеснялась и повела себя как при самой страшной проверке: каждый срочно нашёл себе важное-преважное дело возле какого-нибудь приёмника или телеграфного аппарата, и, отвернувшись в свой угол, тщательно делал вид, что предельно занят. Развлекать девушек оставалось самому Соколу. Он конечно не растерялся, сказал, что он самый главный телефонист в этой местности, и что прямо отсюда, с помощью секретных беспроводных телефонов, может позвонить куда-угодно в город. В доказательство своих слов Сокол на блоке выбора частоты приёмника Р-155 устанавливал частоту равную номеру телефона, который называли девушки (номер красиво светился на оранжевых индикаторах частоты). Потом Сокол давал девушкам послушать наушники, воткнутые в генератор тона, и, незаметно нажимая рукой телеграфный ключ, подавал им в наушники то длинные, то короткие гудки.
- Да что ж такое, тут занято, а этот номер не отвечает, - сокрушался он.
В конце концов, такое развлечение нам надоело, кто-то углядел на дороге поднимающийся в сопку УАЗик. Девушек мгновенно выпроводили через открытое окно и отправили в сторону Подхоза.

Вот примерно так было дело. А если кого-то удивляет отсутствие в моих воспоминаниях пьянок во время самоволок, то извините, чего не было, того не было.

Охота на вепря (продолжение воспоминаний пограничного радиста)

Я уже неоднократно говорил, что на вершине сопки совсем рядом с нашим Приёмным радиоцентром располагался большой свинарник под названием "Подхоз" (подсобное хозяйство). Там было достаточно большое поголовье свиней. Ухаживали за свиньями специальные солдаты – профессиональные свинари. Нас сержанты ими пугали, как маленьких детей пугают Бабой Ягой: "Вот если не будешь слушаться, напишу рапорт командиру Отряда о переводе тебя с Приёмного на Подхоз, тогда узнаешь, как мне перечить!"

 На фото - разрушенные Приёмный и Подхоз сейчас.



Ещё наших свиней очень хорошо кормили. Кто-то из старших офицеров Отряда похоже имел какие-то сильные знакомства в самых высших эшелонах городского Общепита – на Подхоз, кроме пищевых отходов из собственной столовой, периодически приходили городские самосвалы, и сгружали тонны просроченных булочек и пряников. А иногда завозили даже... даже слегка подпорченные АРБУЗЫ! Арбузы во второй половине 80-х годов на Дальнем востоке!!! Когда мы в нашей родной Сибири даже апельсины видели только один раз в год на Новогодней ёлке! Арбузы явно были завезены в город по каналам партийного спец.распределения продуктов! Тем не менее – факт, наши свиньи ели даже свежие арбузы (а вместе с ними и мы тоже, старательно выбирая не затронутые гнилью кусочки).

Но речь сейчас не о пряниках и невозможных в этих широтах арбузах. Речь о том, что отбывая длинные смены боевого дежурства рядом с Подхозом, мы конечно мечтали попробовать свежезажаренной свинины. Сразу скажу, ортодоксальных мусульман и иудеев на Приёмном в тот момент не было, все мы были просто комсомольцы. А вот уважающие сало коренные украинцы среди нас как раз были. Да и не только украинцы, но и сибиряки, и уроженцы европейской части России, все мы мечтали о сочной, хорошо прожаренной свинине.

Какие у нас были пути осуществить эту мечту? Самый простой путь – по-хорошему (или за какую-нибудь мзду) договориться со свинарями на Подхозе. Возможно, у кого-то из нас это и получилось. У меня есть подозрение, что незадолго до нашего призыва, наши дедЫ всё-таки лакомились подхозным мясом. Но вот лично у меня и у тех, с кем я был рядом, это к сожалению не вышло. Слишком уж разными были грязные свинари и элитарно-чистые высокообразованные радиотелеграфисты. Слишком мало мы доверяли друг другу. Существовало неписанное соглашение: мы беспрепятственно ходили на Подхоз за водой, а взамен молча закрывали глаза, когда подхозные свинари под покровом ночи воровали солярку из наших бочек, возле дизельной Приёмного. Но во всём остальном мы относились друг к другу подозрительно.

Значит, оставался выход – ДОБЫТЬ свинью собственными руками. Я сказал "свинью"? Нет, конечно же нет! Зачем нам на Приёмном ЦЕЛАЯ взрослая свинья?! Даже если бы мы и смогли её как-то "добыть" (что уже абсолютно нереально), то что бы мы с ней дальше делали? Как заготовить впрок такую массу мяса? Где его хранить, как прятать, как скрыть в тайне пропажу большой свиньи? Нет, единственное, что нам было нужно – это маленький вкусненький поросёнок.
Но вопрос, как добыть собственными руками поросёнка, тоже оказался далеко не тривиальным. Идея просто зайти на Подхоз, забраться в вольер к свиноматке и утащить у неё из-под брюха одного поросёнка, лично у меня ни малейшего энтузиазма не вызывала. Во-первых, в этом вольере поневоле бы пришлось встретиться с огромной и очень злой взрослой свиньёй! И что с ней, спрашивается, делать, если у нас на Приёмном не было ни топора, ни даже кувалды, а только пинцеты для пайки радиодеталей? А во-вторых... во-вторых, это было просто неспортивно. Как-то уж сильно смахивало на банальное воровство.

Вероятно не только я один после длительных размышлений отказался от идеи тупо украсть поросёнка из вольера. В наших совместных беседах за чашкой чая и куском пряника со сливочным маслом, мы все постепенно пришли к выводу, что поросёнка нужно добыть на охоте. Но на какой именно охоте? Однажды летом нам представился случай поохотиться на поросёнка с голыми руками, как первобытные люди. Свиней на лето вывели из Подхоза в открытый огороженный вольер на свежем воздухе. И вот один шустрый поросёнок нашёл щёлочку в ограде и отправился исследовать окрестности. Какого же было удивление дневной смены Приёмного, когда за окном комнаты дежурного показался пятачок, потом розовые ушки, а потом вся хитрая поросячья мордочка заглянула за подоконник? Все сорвались с мест!!! Десять минут на связи не было никого. Вся смена (я лично участвовал) пулей вылетела на улицу и бросилась на поросёнка. А он был совсем не прочь поиграть в весёлую игру. Он соревновался с нами в скорости и ловкости. По скорости мы оказались близки, но вот в маневренности этот четвероногий чертёнок превосходил нас всех вместе взятых многократно. Он так легко уходил от протянутой руки в самую последнюю секунду, что это казалось просто волшебством. Но мы же – умные люди, а не какие-нибудь тупые звери! Мы начали применять тактику, пытались загнать поросёнка в узкие тупики, договаривались зайти с разных сторон, чтобы гнать его на засаду. Ха, как бы не так! Поросёнок с презрительной лёгкостью разгадывал наши засады, всегда избегал тупиков, в последнее мгновение изворачивался и вырывался на открытое место. Там он останавливался, поджидал нас, весело виляя кривым хвостиком, и, как молодой щенок, просил продолжать игру. Изрядно извалявшись в пыли, и намотав пару десятков кругов вокруг Приёмного и Подхоза, мы начали злиться. В ход пошли камни. Может поросёнок понял, что шутки кончились (на самом деле с нашей стороны с самого начала никто не шутил, зато поросёнок чувствовал, что он на голову ловчее нас – для него это были шуточки), может ему просто надоело, а может мама позвала его обедать, кто знает? Но поросёнок на очередном круге юркнул в незаметную щель в ограде вольера, вернулся к своим товарищам, встал рядом с огромной мамашей, и уже оттуда помахал пятачком, как бы говоря:
- Ну что, взяли? Эх вы, тормознутые людишки!

Наша смена тогда с позором вернулась на Приёмный, потирая избитые локти и колени. Было ясно, что первобытных голых рук и зубов, даже в совокупности с камнями и палками, нам для охоты не хватает. Добыча явно оказалась ловчее нас. Еще одно средство из арсенала первобытных людей – выкопать яму-ловушку и замаскировать её ветками, тоже было мгновенно отброшено, даже без обсуждения. Дело в том, что наша сопка, на вершине которой стояли Приёмный и Подхоз, была излюбленным местом для сержантов всего Учебного пункта для проведения занятий по тактической и физической подготовке. Даже называлась эта сопка известным нехорошим словом, не буду его повторять в публичном дневнике. Так вот, мы все прошли Учебный пункт, и каждый из нас хоть раз (а многие и не один раз) пытались по приказу сержанта выкопать в грунте этой сопки обычный окоп. И мы все помнили, чем это заканчивалось. После многочасовой тяжелейшей работы сапёрной лопаткой, получался окоп, годный разве что под могилу для похорон хомячка или волнистого попугайчика. Даже тощая крыса в выкопанную солдатом ямку целиком влезть бы не смогла.
Копать яму-ловушку в этом камне было совершенное нереально. Да и второй вопрос: а где копать? Протоптанных вкусными, но беглыми поросятами троп в окрестных сопках что-то не наблюдалось.

Ясно! Каждый настоящий джентльмен (а мы все на Приёмном были самые настоящие джентльмены!) должен охотиться на маленького дикого кабанчика с оружием. С каким оружием будем охотиться?

Казалось бы, ответ очень прост: а почему бы и не со своим табельным оружием? Ведь мы же в армии! Мы солдаты, мы уже приняли Присягу! Каждому из нас выдан личный удобный, легкий, достаточно меткий, с малой отдачей автомат АКС-74. Боевых качеств этого автомата более чем достаточно, чтобы одной очередью забить с расстояния в 200-400 метров любую свинью! Ну, в крайнем случае, для таких подслеповатых стрелков как я, двумя очередями.
Ответ как всегда отрицателен, но сложен. На самом деле, у нас не было никаких проблем с проносом на Приёмный боевого автомата. По каждой учебной тревоге, которые происходили не реже 1-2 раз в месяц, очередная дежурная смена уходила на Приёмный вместе со своими личными автоматами и противогазами. Ну, ведь тревога же! И там всю смену, а то и две смены, до окончания тревоги, вполне боевые автоматы оказывались в полном нашем распоряжении, практически без контроля со стороны офицеров. С этими автоматами можно было успеть сфотографироваться (я лично считаю АКС-74, с его "дырявым" треугольным складным прикладом, но выдающимся дульным тормозом-компенсатором, одним из самых фотогеничных видов личного оружия). С ними можно было успеть покрасоваться (ох, как вспомню, как я выходил на дорогу, и как бы невзначай, слегка поводил стволом в сторону едущих мимо по шоссе  гажданских машин... а вокруг визжали тормоза и мужики с круглыми глазами крутили баранки в другую сторону... эх!!! Ну и дурак же я был, правда? Простите меня, водители, просто я пацан ещё был, не наигрался тогда, простите).

Но охотиться на вепрей с нашими автоматами, к сожалению, было нельзя. Нам к ним элементарно не давали патронов. Патроны выдавались только непосредственно на стрельбище (полевой учебный центр – ПУЦ), непосредственно перед выполнением упражнения по стрельбе, и только ровно по счёту. После стрельб проходил тщательный осмотр (читай – шмон), в том числе с выворачиванием карманов. Недостреляные боеприпасы немедленно изымались. А на все учебные тревоги мы бегали с боевыми автоматами, но с абсолютно пустыми магазинами к ним.
Конечно, чисто теоретически, выход был и из этой ситуации. Можно было бы попытаться договориться с кем-нибудь с погран.застав или с кем-нибудь из ВПБС (взвод повышенной боеспособности). И тем и другим раздачу патронов контролировали чуть менее строго, могли (теоретически) остаться несколько патронов излишка.
Но, на практике, такой договор скорее всего был бы перехвачен Особым отделом и вылился бы в уголовное дело о краже боеприпасов. А если бы и удалось получить патроны, то стрельба по кабанчику из автомата на вершине сопки над отрядом, на виду двух или трёх часовых на охранных вышках (возле складов Отряда и строительного батальона), все равно была бы услышана и привлекла бы внимание того же Особого отдела. Возможная прибыль от жареного поросёнка явно не стоила рисков встрять в реальное уголовное дело. Увы, но наши табельные автоматы, как и любое другое серьезное огнестрельное оружие, явно отпадали.

Что нам оставалось? Луки со стрелами и пращи с камнями? Так получилось, что ни одного приличного лука за время моей службы на Приёмном, сделано не было. Возможно, в этом виноват наш детский опыт – все наши дворовые луки с дугой из клена и тетивой из бельевой верёвки, снятой с сушилки в соседском дворе, показывали хоть и приличные по дворовым меркам убойные качества, но явно были недостаточны для настоящей охоты. Стрела из такого детского лука даже воробья могла лишь спугнуть с ветки, а уж против поросёнка была и вовсе бесполезна. А может быть виновата была местная фауна, где невозможно было найти ни одного прямого дерева с более-менее приличной для боевого лука веткой? Во всяком случае, из местного кедрового стланника никакого лука получиться не могло. Ну, собственно, и попыток не было.

А праща с камнями... Камней вокруг было много. Но вот сама праща в качестве оружия нам была как-то... непривычна что ли? Со времён Давида, сразившего Голиафа, мы как-то разучились ей пользоваться. В нашей практике больше была распространена "рогатка".
Хорошую рогатку в наших условиях, казалось бы, сделать гораздо проще. Среди причудливых переплетений ветвей кедрового стланника часто попадаются подходящие тройные развилки. Попалась такая и нам. Несколько смен Приёмного любовались ею. Идеальная форма, отменная прочность! Не было проблем сделать и пяту (седло) для неё – нужный кусок легко вырезался из голенища старого солдатского кирзового сапога. Оставался вопрос, из чего сделать тетиву (тяги) рогатки? Нужна была широкая, но прочная резиновая лента. Я прекрасно помнил, что такие характерные тонкие, но широкие и прочные резиновые ленты продаются свободно во всех городских аптеках. Беда была в том, что аптеки на территории Отряда не было.
В город нас в увольнения не отпускали. Специально отпроситься в поход "в аптеку" с целью купить резину для рогатки было конечно совершенно нереально. Но рогатка была очень красивой и, казалось, требовала завершения.

Пришлось идти в санчасть на поклон к фельдшеру. Я пришёл на приём и честно попросил кусок резинового жгута. Фельдшер меня не понял. Мне казалось, что других вариантов резинового жгута, кроме того, которые я в детстве видел на витрине в аптеках, просто не бывает. Фельдшер начал сыпать уточняющими медицинскими терминами, спрашивал для остановки венозного или артериального кровотечения мне нужен жгут? Узнавал что-то о внутривенном, внутримышечном и подкожном введении растворов. Я, разумеется, отнекивался от всяких кровотечений и введений, и просил просто резиновую ленту. Фельдшер меня по-прежнему не понимал, но стал более внимательным, и начал выспрашивать, уж не колоться ли я хочу, перемотав руку этим жгутом? Я начал понимать, что ради простой рогатки встрял во что-то не совсем хорошее. Я категорически отмазывался от всяких подозрений на наркотики, я честно признался, что резина мне нужна исключительно для рогатки, для простой такой обычной рогатки, ну как это может быть непонятно?! Фельдшер, всё более внимательно глядя на меня, требовал всё новых уточнений. Я, понимая, что дело плохо, отрабатывал полный задний ход и соглашался уже на абсолютно любую резину. В результате, я совершенно бесплатно получил от фельдшера в руки резиновый жгут Эсмарха для остановки кровотечений. Скорее всего, я заодно получил и повышенное внимание к себе со стороны Особого отдела, но, поскольку использовать этот жгут для уколов и вскрытия вен я точно не собирался, то и внимания этого не боялся.

И вот, я приволок с таким трудом добытый кусок тугой резины на Приёмный. Жгут был толстый, в сечении ромбовидный. Он ОЧЕНЬ плохо растягивался. Для его растяжения требовалось приложить запредельную силу. Но стоило хоть чуть-чуть всё-таки растянуть этот жгут, как он начинал тут же покрываться поперечными трещинами и рваться. Это был самый худший вариант резины, какой только можно было натянуть на рогатку. Но ничего другого под рукой не было. Пришлось делать рогатку из этого негодного жгута. Рогатка получилась на вид очень СОЛИДНАЯ. Очень хорошо выглядела сама рогулина, очень солидно смотрелась на ее фоне толстая розовая резина жгута Эсмарха. Вот только реальные стрелковые испытания выявили её полную негодность. Камень из нашей рогатки пролетал едва ли пару метров и по крутой кривой падал на землю. Охотится с помощью этой штуковины оказалось абсолютно невозможным. Рогатка была вскоре нами забыта, и осталась лежать где-то в одном из самых несекретных тайников Приёмного. Там её вскоре обнаружил при очередной проверке кто-то из наших офицеров и передал, как курьёз, вышестоящему начальству. К моменту нашего дембеля, рогатка уже лежала в музее Особого отдела, в коллекции оружия, конфискованного у нарушителей пограничного режима.

Но, вернёмся к охоте на поросёнка. Казалось бы, все возможные варианты уже отброшены. Но фантазия солдатская безгранична. Наш дед, по имени Валера, уже упомянутый в рассказе про сливочное масло, придумал еще один, высокотехнологичный вид мощного, но бесшумного оружия. Вспомнив известные фантастические романы Жюля Верна "Двадцать тысяч лье под водой" и "Таинственный остров", где капитан Немо пачками валил врагов бесшумными электрическими пулями, Валера решил, что у настоящих джентльменов-радистов, оружие тоже должно быть электрическое.

Валера готовился к охоте долго и тщательно, он всё, даже мелкие пакости своим сослуживцам, делал очень аккуратно и продуманно. Он несколько раз ходил на Подхоз с линейкой, измеряя расстояние между ноздрями на пятачке у поросят. Он нашел где-то длинную палку (ручку от швабры) и припрятал её на Приёмном. Он купил в военторге набор из самых крупных портняжных игл, которые только нашлись в продаже. Две самые толстые иголки из этого набора Валера прикрутил изолентой к концу палки, строго на вымеренном расстоянии ноздрей поросёнка друг от друга. От иголок он провёл провода к другому концу палки. Там он укрепил огромный, много Фарадный металло-бумажный конденсатор, весом не менее килограмма, вырванный откуда-то из недр мёртвого радиопередатчика Р-136 "Зубр" на Передающем радиоцентре. Не хочется соврать, но кажется Валера даже придумал какую-то специальную схему зарядки конденсатора постоянным током, посредством трения бархотки о специальный диск, укреплённый на вращающимся валу телеграфного аппарата (простая схема зарядки конденсатора переменным током из розетки, которой мы все баловались в школе, не гарантировала полного заряда).

И вот, когда всё было собранно и подготовлено, а конденсатор полностью заряжен, Валера позвал нас на охоту. Свиньи и поросята отдыхали после обеда в открытом летнем вольере. Валера рассчитывал на то, что внутри пятачок у поросёнка должен быть влажным, следовательно сопротивление току за счёт жидких соплей окажется небольшим, и электрический разряд будет сильным.
Мы пару раз обошли вольер кругом, в поисках подходящего поросёнка. Наконец, нашли одного, дремавшего недалеко от ограды пятачком к нам. Валера тихонько встал напротив него и стал осторожно вдвигать палку с иголками на конце внутрь вольера. Поросёнок, хрюкнул, открыл глаза, и подозрительно посмотрел на Валеру. Мы все затаили дыхание. Валера тоже замер, надеясь, что поросёнок примет его за деталь ограды, и снова заснёт. Но поросёнок глаза больше не закрывал, и внимательно следил за Валерой. Тогда охотник решился. Другого случая могло не быть, свиньи, встревоженные нашей вознёй у ограды, постепенно просыпались, начинали сбиваться в кучу в центре вольера, недоверчиво оглядываясь на нас. Валера решился, и резко выбросил палку вперед. Мы ясно видели, что иголки коснулись розового пятачка, только непонятно было, попали ли они непосредственно в ноздри. Ничего необычного не произошло, разряда не было, поросёнок удивлённо и недовольно взвизгнул и слегка отпрянул назад. Для охоты оставалась последняя секунда, и Валера предпринял отчаянную последнюю попытку. Он снова ударил иголками в пятачок. И во второй раз удар достиг цели, но на этот раз ясно было видно, что иголки просто ткнулись в кожу. Попасть прямо в дырочки пятачка теперь явно не удалось. И снова разряда не было.

Поросёнок возмущённо завизжал, вскочил на ноги и отбежал к центру вольера. Стало ясно, что охота не удалась. Вероятно, в нашей электрической остроге где-то пропал контакт. Валера грустно потащил палку обратно. В последнюю секунду он случайно задел иголками за ржавую арматуру ограды. БАБАХ был неожиданным, но впечатляющим! Перед глазами забегали засвеченные зайчики, как при взгляде на электросварку. Грохот прозвучал не слабее автоматного выстрела. Две половинки толстых стальных иголок остались висеть, намертво приваренные к ограде. Вторые половинки иголок просто испарились. Охота разрядилась дружным ржанием дежурной смены Приёмного и недовольным хрюканьем противоположной стороны. Поросёнок очередной раз остался цел и невредим.

Честно сказать, я за два года службы так ни разу и не попробовал подхозной поросятины. Впрочем, совсем о том не жалею. У меня вместо неё было море сливочного масла, пряников, грибов, и ягод. А сам процесс запомнился. Славная была охота!

Сливочное масло - 2 (продолжение воспоминаний пограничного радиста)

Это случилось в наряде по столовой. Шла уже моя четвёртая половинка года из положенных двух с хвостиком лет срочной службы, я был вполне "старослужащим". Но в наряды меня конечно продолжали назначать, потому как солдат в армии не должен ни минуты бездельничать.
Столовая пограничного Отряда – это вполне серьезное предприятие, кормящее три раза в сутки несколько сотен человек. Пищу в столовой готовит целая бригада профессиональных поваров. В наше время они, как и мы, тоже были солдатами и сержантами срочной службы, но занимались только едой. Ни на что другое их из столовой не отвлекали. А вот уборкой столовой занималась неквалифицированная рабочая сила – наряд, ежедневно назначавшийся из разных рот Отряда. Следил за дружной совместной работой поваров и наряда дежурный по столовой, как правило тоже назначавшийся в порядке очереди (или вне очереди) из числа прапорщиков и младших офицеров Отряда.
В нашу столовую обычно назначали наряд из семи человек. Двое из них были "зальными", они после каждого приёма пищи солдатами Отряда убирали обеденный зал столовой, вытирали столы и мыли полы. Ещё двое назначались в мойку, им надо было три раза в сутки тщательно перемыть несколько сотен тарелок, кружек и ложек. Ещё двое назначались помощниками поваров, они мыли полы, котлы и противни, подносили поварам мешки и ящики с овощами, мясом и крупами, и выполняли другие работы по кухне, которые повара считали ниже своей профессиональной квалификации.
Последний член наряда назначался помощником повара в офицерскую столовую. Там он был одновременно мойкой, зальным и помощникам повара в одном лице. Впрочем, сама офицерская столовая была совсем не похожа на столовую солдатскую. Это скорее было маленькое отдельное уютное кафе для офицеров, со своим отдельным от общей столовой ассортиментом блюд и собственным сервисом.

Но сейчас речь не об офицерской столовой, потому что в тот день я был назначен зальным. Одновременно со мной зальным был назначен ещё молодой солдат из нашей роты, первого года службы, совсем недавно пришедший в роту с Учебного пункта. Ну, чтобы старослужащий учил молодого всем премудростям работы в наряде. Буду для простоты называть его просто "Молодой".
Обеденный зал после ужина мы с Молодым убрали достаточно быстро и без особых проблем. Но неожиданно перед отбоем в столовой пришлось задержаться. Оказывается, как раз в этот день в нашем Отряде проходило какое-то обучение с повышением квалификации для прапорщиков всего пограничного Округа. Чему именно эти прапорщики учились, я совершенно не знаю. Но тем не менее, после 9 часов вечера в столовой открыли малый дополнительный обеденный зал (который обычно стоял запертый) и накрыли там ужин на несколько десятков прапорщиков. А нас оставили ждать окончания их ужина, чтобы затем убрать малый зал и снова запереть его. Пришлось ждать.

И вот прапорщики ушли, а мы с Молодым приступили к уборке. Надо сказать, что ужин прапорщикам подавали из обычной солдатской столовой и по нормативам для обычных солдат. В том числе выдали на каждого положенную солдату весовую порцию сливочного масла. А прапорщики – это не голодные солдаты. Многие из них привыкли к домашней пище. Далеко не все они регулярно занимались физподготовкой в заснеженных сопках, поэтому не нуждались в дополнительных жирах. В общем, пара десятков весовых кусочков сливочного масла лежали на общих тарелках, рядом с невостребованными кусками хлеба, совершенно нетронутые.
У Молодого, еще не отъевшегося после голода Учебного пункта, загорелись глаза:
- Давай отнесём это масло в роту, - жалобно попросил он, - вот наши пацаны обрадуются!
Я без особо долгих раздумий согласился. Выбрасывать свежее, нетронутое масло в пищевые отходы совсем не хотелось. Не по-людски это, едой разбрасываться. Возвращать его в хлеборезку тоже было нельзя, повар бы его просто не принял, как уже побывавшее на столах. А вдруг на завтра кто-то из солдат заметит чуть подсохшую за проведённую без холодильника ночь корочку на своём куске масла? Повар же окажется виноват! Да и правда, молодым нашей роты какая-никакая, а радость будет.

Я сходил на кухню, нашел чистый кусок бумаги из-под обертки кулинарного жира, завернул в него прапорщицкое масло. Мы с Молодым быстро домыли небольшой зал. Я заглянул в комнату дежурного по столовой, чтобы доложить, что уборка закончена, можно принимать работу. Дежурка была пуста. Ну что ж, не сидеть же в столовой всю ночь? Значит, пойдём в роту без доклада. Молодой схватил в руки заветный свёрток с маслом. Глаза его кажется светились. Мы прикрыли дверь в малый зал и направились к выходу из столовой. В этот момент входная дверь распахнулась, и на пороге появился дежурный по столовой прапорщик. Он пристально уставился на нас.
У Молодого мгновенно сработал условный рефлекс прятать всё от начальства – тяжёлое наследие Учебного пункта. Он бы наверное потом никогда сознательно не смог бы ответить, ЗАЧЕМ он это сделал. Впрочем, я причину его жеста прекрасно понимаю. Молодой, увидев прапорщика, сразу же спрятал свёрток с маслом себе за спину. Разумеется прапорщик это заметил.
- АГА!!! – заорал он во всю глотку, - Воры!!! Я вас поймал! Не вздумайте бежать!!! Что у тебя там за спиной?!
Прапорщик цепко схватил Молодого за плечо, выхватил свёрток, развернул его.
- АГА!!! – продолжал он орать, - Вы украли МАСЛО!!!

Если бы я знал, ОТКУДА сейчас вернулся в столовую этот дежурный прапорщик и что с ним происходило последние сорок минут, я бы наверное в тот момент покатился со смеху по полу. Но, в реальной жизни я узнал эту историю лишь на следующий день. Ну а здесь отвлекусь и расскажу её прямо сейчас.

В этот день старшина нашей роты связи решил остаться ночевать в казарме. В рассказе я буду называть его просто "Старшина", потому что по имени и фамилии его при мне никто и никогда не называл. В глаза и за глаза все использовали его кличку. И хотя эта кличка была вполне заслужена, но зато не совсем цензурно звучала, поэтому лишний раз упоминать её в публичном дневнике я не буду. Пусть будет Старшина, а кто хочет подробностей - пусть спрашивает у меня лично.

 Старшина роты связи (фото не моё, утащено из альбома Фёдора Бродникова)

Итак, наш Старшина остался ночевать в казарме. Перед сном он собирался попить чайку, но обнаружил, что запасы заварки в каптёрке роты как раз закончились. Тогда Старшина позвонил в офицерскую столовую и договорился с поваром, чтобы тот выдал Старшине на ночь пачку чая. Разумеется, сам Старшина бегать по столовым не стал, послал за чаем дневального роты. Дневальный сбегал в офицерскую столовую, получил у повара свёрток с пачкой чая и направился обратно в казарму. И вот, в тот самый момент, когда мы с Молодым убирали за прапорщиками в малом обеденном зале, дежурный по столовой поймал на выходе дневального роты связи с подозрительным свёртком в руках.

У прапорщика тоже сработал вдолбленный годами службы условный рефлекс – рефлекс прапорщика, поймавшего вора. Он мгновенно понял, что свёрток в руках солдата – это хороший знак. Он уже мысленно представлял письменную благодарность за проявленную бдительность от командования части.
- АГА!!! Вор! – заорал прапорщик на дневального, - покажи, что несёшь! Ага, чай! Украл, да?
- Ничего я не крал, - отбивался дневальный, - мне старшина роты сказал принести, вот я и несу.

Несколько минут прапорщик ласково доказывал дневальному, что тот является вором. Тот стоял на своём. Тогда прапорщик решил устроить очную ставку. Он схватил дневального и потащил его в офицерскую столовую. Там повар сразу же подтвердил, что дневальный ничего не крал, что повар сам отдал ему пачку чая.
- Так вы, значит, в СГОВОРЕ?! – поразился прапорщик.
В его мечтах благодарность от командования за бдительность начала расти в размерах. К ней добавилась небольшая денежная премия. А может быть и повысят до старшего прапорщика, чем черт не шутит!
Но повар с дневальным упорно отказывались признавать вину и продолжали ссылаться на старшину роты связи. Тогда прапорщик решил устроить ещё одну очную ставку. Он притащил дневального вместе с пачкой чая в роту связи и вызвал из каптёрки Старшину. Старшина появился, забрал свою заварку, и подтвердил дежурному прапорщику, что это именно он, Старшина, договорился с поваром забрать чай, и дневальный действовал именно по его, Старшины, распоряжению. А поскольку Старшина, в отличие от повара с дневальным, был с прапорщиком как минимум в равном положении, то он особенно не стеснялся в выражениях при разъяснении положения дел. А уж выражаться Старшина умел очень хорошо, он был одним из признанных в Отряде мастеров художественного матерного загиба. Вряд ли конечно лучшим мастером, но одним из – это точно.

И вот, дежурный прапорщик возвращался в столовую переполняемый грустными мыслями. Ведь как всё казалось бы хорошо начиналось! И чем, спрашивается, закончилось? Пачка чая ушла в роту связи. Повара пришлось простить. Наглого связиста-дневального пришлось отпустить без всяких последствий. Да ещё от монолога Старшины остался на душе осадочек. И вот прапорщик заходит в столовую и видит перед собой ... нас с Молодым и свёртком сливочного масла. Беседа со Старшиной ничему не научила прапорщика. Рефлекс бдительности сработал повторно, потухший было образ письменной благодарности снова расцвёл в воображении красной подписью и синей печатью.

- ВОРЫ!!! – орал на нас прапорщик, и сам воодушевлялся от собственного крика, - Но я вас всех выведу на чистую воду!
В те моменты, когда прапорщик брал театральную паузу, после очередного риторического вопроса, осознаём ли мы всю низость нашего поступка, я пытался вставить своё слово, пытался воззвать к его разуму, пытался донести до него мысль, что это масло – по сути уже списанные на прошлый ужин объедки со столов. Но прапорщик меня практически не слушал вообще. Он упивался собственной правотой и (не в последнюю очередь) своей местью наглым связистам. В какой-то момент до него всё-таки дошло, что я пытаюсь приписать краденое масло ужину слёта прапорщиков. Тогда он схватил нас обоих за руки и потащил через основной обеденный зал к окну хлеборезки, устраивать очередную очную ставку. Хлеборезка была заперта, повар давно ушёл в казарму.

Не найдя хлебореза, прапорщик остановил нас в обеденном зале возле окна подачи пищи, и продолжил свой монолог на повышенных тонах. Я перестал его слушать, смысла в его давлении на сознание не было никакого. Ситуация представлялась мне патовой. Я понимал, что если рассуждать разумно, то мы правы. С другой стороны я прекрасно знал, что в армии всегда прав тот, у кого больше звёзд на погонах, а не тот, кто рассуждает разумно. И тут конечно сила не на моей стороне – у прапорщика целых две звёздочки на каждом погоне, хоть и маленькие, а у меня только по одной узенькой ефрейторской лычке (да и тех на подменной одежде "зального" не видно). Но всё равно, будучи правым, принимать на себя незаслуженное обвинение в воровстве совсем не хотелось.

Прапорщик продолжал орать. Я продолжал молча слушать (Молодой вообще не пытался встревать) и смотреть на противные рыженькие усики прапорщика. В какой-то момент я заметил, что челюсти мои сжимаются и зубы начинают поскрипывать друг о друга. Это был плохой признак – в организме быстро накапливался адреналин.
- Вы понимаете, что вы у своих же товарищей воруете?! Но я вас посажу, я вас на киче сгною! – снова проорал прапорщик.
Последняя капля адреналина совалась с надпочечников и ушла в кровь. Перед глазами всё пожелтело. Давно сжатый кулак правой руки сорвался с места и метнулся вверх, в сторону рыженьких усиков. Но нет, я же интеллигентный мальчик из приличной семьи! Я же не могу первым ударить человека по лицу!!! Останавливать руку было уже поздно, но сознание успело дать команду развернуть всё тело влево. Кулак пролетел перед рыженькими усиками и со всего размаха, усиленного разворотом корпуса, врезался в гофрированный пластиковый щит, отгораживавший подход к окну подачи от обеденного зала. Щит с резким треском сорвался с крепящих болтов и, снося по пути кастрюли, влетел в кухню.

Прапорщик замолчал и уставился на меня. Возможно, он ожидал второй удар, более "меткий". Я тоже смотрел ему в глаза. Я-то точно знал, что второго удара не будет. Внутренний голос (как в известном анекдоте) подсказывал, что вот теперь, наверное, мне точно конец – посадят. Надо было что-то делать. Я набрал побольше воздуха и, в свою очередь, заорал в полную громкость. Орал о том, что только дураки огульно обвиняют всех вокруг, не разобравшись в ситуации, орал, что никто не имеет право называть меня вором, когда я несу в казарму уже списанное масло, орал, что не оставлю этого без последствий и доведу дело до разбирательства в политотделе. Набранный воздух в груди закончился, я замолчал. Собственно, говорить больше было нечего, всё что хотелось, я выкрикнул.

Прапорщик выслушал мой крик души, не перебивая. Когда я закрыл рот, он сразу открыл свой и продолжил кричать, как будто просто ждал своей очереди. Первые его слова снова были про воров, которых он не потерпит. Казалось, ничего не изменилось. Но вдруг, через несколько секунд я услышал, что тон прапорщика явно меняется. Он быстро снижал громкость, в сплошной речи появились неуверенные паузы:
- Ну что вы, ребята, сразу уж так, - говорил прапорщик уже через 20 секунд, - ну все же мы люди, все мы, бывает, горячимся, надо же уважать друга.
Я догадался, что до него не сразу, но кажется всё-таки дошли мои последние слова о политотделе. А прапорщик продолжал почти цитировать мультфильм про кота Леопольда:
- Ну, ребята, давайте не будем делать никаких поспешных выводов, давайте будем нормально совместно работать, да?
- Хорошо, давайте, - ответил я спокойным тоном, забрал со стола свёрток с маслом и, не спрашивая разрешения (я боялся, что прапорщик продолжит читать нотацию всю ночь), пошёл к выходу.
Молодой, осторожно оглядываясь, потянулся за мной. Пластиковая перегородка осталась лежать посреди кухни.

На утро оказалось, что перегородка висит на своём месте, и дыры от вырванных болтов в ней  заделаны картонными шайбами. Прапорщик мне в глаза не смотрел (впрочем я его взгляд и не ловил), к чистоте вымытого нами пола придираться не пытался. Я конечно тоже ни в какой политотдел не пошёл. А добытое нами сливочное масло молодой призыв роты доел кажется ещё ночью.

Сливочное масло - 1 (продолжение воспоминаний пограничного радиста)

Я уже писал вот в этом скучном и нудном рассказе, что ежедневная норма сливочного масла во времена нашей службы была в армии совершенно святой. Что бы ни случилось, но солдат должен был получить свою обязательную порцию в 30 грамм сливочного масла в сутки. Иначе, солдат имел полное право считать себя незаслуженно обделенным и, соответственно, имел полное моральное право устраивать бунт не хуже, чем восстание на броненосце «Князь Потёмкин-таврический» в 1905 году. Об этом всегда помнили и солдаты, и офицеры.

Исключения из жесткого правила «30 грамм масла на человека в сутки» тоже были, например – полевые условия, война, тревога, поход, выезд. Но во всех этих случаях масло все равно должно было быть как-то компенсировано, хотя бы другим продуктом, например достаточным количеством банок сгущёнки или тушёнки. Ну, если еще добавить пару шоколадок, то о сливочном масле мы готовы были и забыть. Но только в этом случае!

Понятно, что в нашем весьма дальневосточном Пограничном отряде за короткое северное лето сливочное масло на развесистых кустах клюквы само дозревать не успевало. Поэтому масло к нам привозили «с континента» (или «с большой земли») в специальных деревянных ящиках, напоминающих ящики для посылок на почте СССР, примерно 60 х 40 х 30 см размером. Точнее не скажу, сам уже не помню. В каждый такой ящик помещалось около 25 кг сливочного масла. Ну, плюс-минус 5 кг, не знаю точно, весов под рукой не было, я сам не взвешивал. Но ориентировочно около 25 кг. Ящики с маслом хранились на специально охлаждаемом складе-рефрижераторе и по мере необходимости отпускались в столовую Пограничного отряда, в ведение повара-хлебореза. Хлеборез отрезал от толстых кубов масла тонкие пласты, затем применял к каждому пласту специальные формочки из алюминия, круглые или сердцевидные, нарезающие пласт масла на отдельные порции, как детские куличики в песочнице. Затем эти порции масла по счёту выдавались на столы солдатам, то есть нам, вместе с нарезанными тем же поваром кусками хлеба. Если ты вдруг за завтраком почувствовал, что тебе не хватило еды, то ты вполне мог попросить еще один кусочек хлеба, но вот попросить дополнительный кусочек масла получалось далеко не всегда.

Ну так вот, однажды, летом 1987 года у хлебореза закончился очередной ящик масла. Хлеборез, разумеется, сразу же доложил об этом прапорщику, дежурному по столовой. Тот, в свою очередь, немедленно приказал наряду принести со склада очередной ящик масла. Ящик принесли, открыли, и: Хлеборез сразу понял, что если он немедленно не доложит о проблеме начальству, то сам останется крайним. Он хорошо помнил, что масло для солдат - свято, поэтому и доложил: "На масле видна жёлтая корочка, а поверх неё ясно заметен сине-зелёный налёт плесени". Дежурный по столовой прибежал, посмотрел - точно, плесень! Зазвенели телефоны в Штабе Отряда. Собралась целая комиссия с большими звёздами на погонах. Все лично убедились - плесень имеет место быть. Из комиссии с большими звёздами выделили оперативную подкомиссию с маленькими звёздами на погонах (но зато с большим рвением к службе и с большими амбициями).
Подкомиссия с маленькими звёздами отправилась на склад-рефрижератор. Там были обнаружены ещё 5 оставшихся ящиков сливочного масла. Все они были в присутствии комиссии вскрыты. В каждом ящике под покровом чистых с виду сосновых дощечек и слоя промасленной бумаги была обнаружена ПЛЕСЕНЬ. Председатель комиссии долго не размышлял:
- Мы не позволим травить наших солдат просроченным маслом! - пафосно сказал он, - немедленно выкинуть всю эту заплесневшую гадость! Вызовите дежурную машину! Отвезите это на подхоз, к свиньям собачьим!!!
Как начальник сказал, так всё тут же и было исполнено. Немедленно пришла дежурная машина - армейский ГАЗ-66, дежурные солдатики подхватили ящики с заплесневшим маслом, закидали их в кузов вместе с тремя флягами пищевых отходов от завтрака, и бодро покатили в сопку, в сторону свинарника-подхоза.

А что же выдали солдатам на следующий день на завтрак вместо отправленного свиньям сливочного масла? Конечно, конечно же умные офицеры обо всём позаботились заранее! В армии всегда должен быть РЕЗЕРВ. Так и в нашем Отряде, на случай исчерпания свежего сливочного масла на складе был обязательный резерв - банки с американским консервированным маслом, поставленные Советскому Союзу по договору ленд-лиза ещё в годы Второй Мировой Войны и до сих пор не израсходованные, просто потому что их не успели во-время переправить с Дальнего востока на германский фронт. Вот эти самые банки назначенная подкомиссия и приказала выдать в столовую вместо свежего сливочного масла. А масло конечно сразу же заказали новое, только следующий пароход с продуктами ожидался в лучшем случае через месяц.
И вот в столовую принесли консервные банки американского военного масла 40-летней выдержки. На вид банки были абсолютно "правильные". Они не были вздуты. После открытия внутри обнаружилось вполне мягкое бело-жёлтое масло. Оно не покрылось плесенью, оно мягко резалось и хорошо мазалось на хлеб. Комиссия зафиксировала все эти факты и осталась очень довольна. Масло признали годным и приказали выдать на завтрак Отряду. Вот только попробовать это американское масло никто из офицеров и прапорщиков комиссии не решился:

А зря. Попробовать его надо было! ОДИН раз - но надо было! Я до сих пор не знаю, какой продукт является эталоном противной горечи (не горькой жгучести, нет, перец-то я как раз люблю!), а именно ГОРЕЧИ. Есть это масло было абсолютно невозможно. В художественных книгах встречается выражение: "горький, как хина". Честно говоря не знаю, хину я не пробовал, но это масло пробовал. Один раз в жизни. И второй раз не хочу!

Весь отряд возмущенно застучал ложками по столу. Но что было делать? Публично покаялся представитель политотдела, подробно объяснил географическое положение нашего Отряда, напомнил, что до нашего города нет прямой железной дороги, пообещал привезти свежее масло с первым же пароходом. Народ повозмущался, поморщился, но смирился, и разошелся по казармам. И весь Отряд еще месяц морщась, через силу, глотал противное желтое американское масло. Или обходился без масла, тут уж кто как.

И только наша рота связи:
Как начальник сказал, так всё тут же и было исполнено. Немедленно пришла дежурная машина - армейский ГАЗ-66, дежурные солдатики подхватили ящики с заплесневшим маслом, закидали их в кузов вместе с тремя флягами пищевых отходов от завтрака, и бодро покатили в сопку, в сторону свинарника-подхоза.
К счастью, дежурила в тот день именно наша рота связи. И именно в нашу ротную машину, в "Шишигу" с запоминающимся номером 28-59, загрузили выбрасываемые ящики масла. Конечно, никто из наших дежурных даже в мыслях не мог допустить, чтобы шесть ящиков СВЕЖЕГО сливочного масла, отправились бы на корм свиньям!!! Машина перед выездом на подхоз завернула на секундочку к подъезду казармы. Все шесть ящиков масла были мгновенно сгружены в подвал здания, в каптёрку роты связи. А грузовик увёз на подхоз лишь фляги с пищевыми отходами.

Опять же, в нашей роте связи всегда служили грамотные реалисты. Ни у кого не было сомнения, что шесть ящиков уже начинающего покрываться плесенью масла в теплом подвале казармы успеют сгнить раньше, чем их съедят. В роте экстренно собрался совет дедОв и дембелей. Совещание было очень коротким, но результативным. Один ящик масла решено было оставить в каптёрке роты связи, в казарме, еще один передать в штаб для взвода телефонистов, два ящика отправлялись в посёлок Солнечный  на Передающий центр, и последние два ящика предназначались для нашего Приёмного. Я не знаю, как вывозил своё масло Передающий. Вероятно они всё-таки договорились с кем-то из дежурных прапорщиков роты, и вывезли своё масло в одну из ночных смен. Зато в выносе масла на Приёмный я участвовал лично. Оба раза меня назначали на Приёмный на работы. Мне каждый раз удавалось договориться с дежурным, чтобы пойти на Приёмный пешком. Начальство с охотой соглашалось на это, поскольку машины для выезда были в дефиците.

Первый раз всё прошло гладко. ДедЫ послали, я подхватил на руки объёмистый 25- кг ящик и бодро потащил его к вершине сопки. Никто меня не задержал, никто из офицеров не заметил, но к середине сопки я понял, что ящик для меня достаточно тяжел. Тут как раз мимо проезжал (точнее проходил пешком, потому что подъем в сопку был довольно крутой) мальчик с велосипедом. МАЛЬЧИК с велосипедом?! Вот прямо посреди сопки, между пограничным отрядом и вертолетной площадкой на вершине?!!! Это звучит примерно как "рояль в кустах", но тем не менее это чистая правда! Ни до, ни после этого случая, я НИ РАЗУ не видел на этой сопке мальчиков с велосипедами  (девочек без велосипедов - видел, но сейчас не о них), а вот в этот момент меня на дороге обогнал именно мальчик с велосипедом. Я конечно тут же схватил велосипед рукой, водрузил ящик масла на его раму и принялся уговаривать мальчика дойти вместе с этим велосипедом и ящиком до вершины сопки. Не тут-то было. Мальчик был хорошо проинструктирован, что с незнакомыми дядями на дороге разговаривать нельзя, и что "много вас тут, в сопках, а велосипед у папы только один". Он вырвался и убежал, больше я его никогда не видел (а мог бы и помочь хорошему человеку, злой такой мальчик!). Но, если не считать того мальчика, доставка масла в наш маленький домик на вершине прошла довольно гладко.

Второй ящик тоже выпало нести мне буквально через пару дней. На этот раз мы шли на работы вместе с одним из наших сержантов - Олегом. Мы тоже заранее отпросились пойти на Приёмный пешком. Конечно, вопросов, кто понесёт ящик, даже не возникало. Мы с Олегом бодро спустились в подвал, я забрал у каптёра наш второй причитающийся ящик, и, как и в прошлый раз, бодро побежал с ним наружу. Вынес ящик из подвала, донёс его почти до столовой. Оставалось только пройти вдоль столовой и вдоль санчасти, а там - верхний КПП (контрольно-пропускной пункт) Отряда и сразу за ним тропинка в сопку к Приёмному. 

И тут из дверей столовой внезапно вышел старшина нашей роты. Он потянулся, зевнул: и увидел меня с ящиком в руках. Старшина молча уставился на меня, ожидая объяснений. Я молчал, не зная, что говорить - вся наша операция с маслом была совершенно секретной от начальства. Внезапно я понял, что могу одним неосторожным словом провалить ВСЕХ, всю нашу роту, надеявшеюся на справедливый раздел всех ШЕСТИ ящиков. Мне стало очень плохо, но, стараясь не показать смущения, я молча поставил ящик с маслом на обочину, молча повернулся и ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ-БЫСТРЫМ шагом пошёл к казарме. Старшина окликнул меня, я сделал вид, что не расслышал, и пулей влетел в двери. В дверях я снёс Олега, который как раз выходил за мной. Он пытался возмущаться, но я запихал его в узкий спуск в подвал, прикрыл подвальную дверь, постарался приглушить дыхание. Шепнул Олегу только одно слово: "Старшина!", и мы с ним стали ждать, осторожно подглядывая в щёлочку.
Старшина торопиться не стал. Он спокойным шагом подошел к брошенному мной ящику, легонько пнул его, потом направился к казарме. Войдя в двери, старшина конечно не услышал наше с Олегом приглушенное сопение из подвальной двери. Он неторопливо поднялся по лестнице на второй этаж казармы, в роту связи. Как только он миновал один пролёт лестницы, мы с Олегом тут же вдвоём выскользнули из подвала и понеслись к брошенному ящику. Я подхватил ящик с маслом, и мы помчались в сторону КПП. Столовая и санчасть пролетели мимо буквально в пару секунд. Забегая за угол санчасти, я на мгновение обернулся назад и увидел старшину, выходящего из дверей казармы, и оглядывающегося в поисках оставленного мной ящика.

- Бегом!!! - заорал я Олегу.
Мы неслись вверх по склону крутой сопки, как настоящие горные козлы. Мы перекидывали тяжелый 25-килограммовый ящик друг другу, не разбирая, кто из нас сержант, а кто рядовой. Когда кто-то из нас начинал задыхаться, ящик подхватывал второй. Через минуту мы были уже на середине сопки и могли позволить себе остановиться и отдышаться за кустом кедрового стланика. Мы оба смотрели на дорогу, выходящую из ворот КПП отряда. Там из-за угла КПП вышел старшина роты. Он оглядел, дорогу, оглядел сопку, внимательно посмотрел вдоль тропинки на Приёмный. Нас с Олегом за плотной хвоёй кедра он конечно видеть не мог, но тем не менее, смотрел явно в нашу сторону. Потом он демонстративно пожал плечами, повернулся, и пошел обратно в Отряд. Мы с Олегом молча дышали еще пару минут, а потом уже спокойнее пошли вверх, к Приёмному.

Не успели мы зайти и выложить на стол обрадовавшейся дежурной смене так тяжело добытый нами ящик масла, как зазвонил телефон. Звонил конечно же старшина. Он спрашивал к телефону меня. Мы с Олегом оба сделали страшные круглые глаза, забились в угол зала, и страшно замахали руками, показывая всем сменщикам, что нас здесь точно нет. Повисла тяжелая пауза. Телефонная трубка лежала на столе, и было слышно, как с той стороны старшина всё более раздражаясь орёт: "Алё, алё! Приёмный, вы что там все вымерли?!" После недолгого безмолвного пантомимического препирательства, трубку взял самый старый из всей смены, спокойный дед Валера.
- Да, Приёмный слушает, - спокойным голосом прервал Валера поток воплей старшины.
- Что "да"?! Где там Ёж, почему никто не отвечает, мать-мать-мать, долго я еще тут буду вам разоряться, мать-мать?!
- Ёж здесь, пришел, да Вы не беспокойтесь, - безмятежно отвечал дед Валера.
Мы с Олегом бесшумно зааплодировали спокойствию Валеры. Фактически весь копившийся гнев старшины был погашен спокойным тоном одной лишь фразы. Но старшина не унимался. Из трубки, хоть и спокойнее, но прозвучал тот самый вопрос, которого мы больше всего боялись:
- А что это за ЯЩИК он вам на Приёмный тащил, а?!
Мы все опять замерли. Неужели конец? Неужели всё масло отберут?!
Валера, чувствуя серьезность момента, тоже выдержал паузу, стараясь лучше сформулировать политически грамотный ответ:
- Ну, товарищ старший прапорщик, ну Вы же ЗНАЕТЕ, что это за ящик. Да, да, оно самое.
(Знает?! Вот это новость! Откуда он может знать???)
- Хм: А: Так это оно: Ну тогда понятно. Ну, тогда смотрите сами: У вас там холодильник то есть? Ах, да, я забыл про подполье: Ну смотрите там, не потравитесь, под твою дембельскую ответственность, Валера!
- Да всё будет нормально!

Итак, неважно каким способом, но два солидных ящика сливочного масла оказались на Приёмном. Ящики распаковали. Хмыкнув, оценили тонюсенький слой плесени. Его конечно же сразу срезали. Примерно по 3-5 мм с каждой стороны каждого огромного ящика. А под тонким слоем прогоркшей плесени оставался толстый, многокилограммовый слой вполне свежего, мягкого, вкусного, холодного сливочного масла. Я еще ни разу не говорил, но мудрые строители нашего Приёмного предусмотрели под комнатой старшего смены самое настоящее деревенское подполье - люк в полу, под ним прохладный земляной погреб. Температура в этом подполье была как раз комфортна для хранения масла. А чтобы до него не добрались крысы, мы подвесили ящики в воздухе на верёвках, точнее на толстых проводах.

Надо ли говорить, что всё лето радисты на Приёмном ни в чём себе не отказывали. Мы пили чай с пряниками. Пряники разрезали на половинки и на каждую половинку мазали толстый слой свежего прохладного сливочного масла. А сверху масла накладывали не меньше сантиметра вишневого повидла. А поверх повидла клали абрикос (или сливу) из банки болгарского компота.
А после смены мы приходили есть в столовую Отряда. И на столах там стояло желтое американское масло. И солдаты других рот морщились, но ели его. Хоть понемножечку, но клали горький кусочек, хотя бы в кашу.
И только наша рота связи демонстративно оставляла тарелки с американским маслом совершенно нетронутыми. Надо просто вовремя оказаться дежурным по Отряду. А еще надо оказывается не бояться своего собственного начальства - начальники, они такие же люди!