Долго не решался описать случай, оставивший у меня одно из самых сильных воспоминаний о периоде армейской службы, все сомневался в своей способности адекватно это выразить в литературной форме. Все-таки попробую.
Самая середина дальневосточной зимы, нашей первой зимы в армии. Самый разгар нашего Учебного пункта - курса молодого бойца. Из нас, бывших "маменькиных сынков", настойчиво лепили будущих закаленных пограничников. А средства воспитания, необходимые чтобы выбить "гражданскую дурь" из "маменькиного сынка", просты и всем хорошо известны - это самые обычные голод, холод и усталость. Поэтому наши командиры строго бдили, чтобы мы недоедали, недосыпали и чтобы как можно больше времени посвящали занятиям на улице, в максимально легкой для зимы одежде (на самом деле теплое белье с начесом, шерстяные портянки и нормальные зимние шинели и полушубки нам первый раз выдали только весной, когда курс молодого бойца закончился, но сейчас речь не об этом).
На этот день был намечен очередной рутинный эпизод "воспитания" - погрузка угля в батальонную котельную. Наш учебный пункт располагался на территории строительного батальона пограничного отряда. Весь батальон зимой отапливался своей местной котельной. Обслуживали эту котельную кочегары из стройбата, а вот таскать в бункер котельной уголь из большой кучи, вываленной посреди двора, доверялось исключительно молодым бойцам с учебного пункта. Причем делать это требовалось "не во вред учебным занятиям", следовательно на погрузку угля нас водили исключительно вечером после отбоя, за счет сокращения времени сна. Куча угля во дворе котельной была неотъемлемой составной частью вечной мерзлоты под ней. Лопаты об нее гнулись, а толстые ломы со звоном отскакивали, выбивая лишь единичные мелкие кусочки. Тем не менее, нам, дежурному взводу, требовалось именно ломами наковырять из полностью промерзшей кучи достаточно угля для суточного отопления котельной. Далее уголь грузился в ручные носилки и перетаскивался в котельную. Носилки тоже заслуживают описания: это была железная 200-литровая бочка из-под горючего, разрезанная пополам вдоль длинной стороны, так что получались как бы две половинки цилиндра. По краям половинок донышек этих полуцилиндров проделывалось по два отверстия и в них вставлялись два тех самых стальных лома, игравшие роль ручек. Получались вполне с виду традиционные, очень прочные, но жутко тяжелые носилки с ломами-ручками, на двух человек.
Лично у меня после нескольких рейсов в котельную с подобными носилками, руки просто отказывались служить: пальцы самопроизвольно разжимались, ломы выскальзывали из рук, и носилки с грохотом валились на землю, норовя при этом еще и придавить ноги. Однако выказывать слабость было нельзя, пришлось придумать хитрость: я привязывал к двум ручкам-ломам петлю из веревки или куска проволоки и перекидывал эту петлю себе через плечи, наподобие ярма. Рукам сразу становилось легче, а окружающие начинали смотреть на меня со смешанным чувством удивления и уважения: "надо же, до чего молодежь додумалась" и "чего только эти молодые не придумают, лишь бы тяжести не таскать".
Но вот, где-то после полуночи, необходимая норма угля была наконец загружена в бункер, наш взвод построился и потопал в сторону казармы. Все надеялись на скорый отдых, но перед казармой нас ожидала злая судьба в лице дежурного по батальонной столовой. Он сообщил, что положение в столовой безвыходное, что обязанный "дежурить по картошке" взвод молодых бойцов уехал на ночные стрельбы, и что наш взвод, еще не отдохнувший от погрузки угля, единственный, кто может обеспечить всю часть на следующий день начищенной картошкой. Робкие голоса протеста, что, мол, несправедливо так с нами поступать, были немедленно заглушены окриком командира взвода. Через пять минут мы усталые, злые, голодные сидели на лавках в подсобке столовой и угрюмо ковыряли тупыми ножами мелкие и кривые (других в нашу часть не завозили) картофелины. Большинство молчало - не было сил говорить, да и не о чем. Кто не молчал, те с разной громкостью и периодичностью матерились, ни к кому специально не обращаясь, перемежая маты обещаниями лично передушить всех встречных сержантов, прапорщиков, лейтенантов, и капитанов, но в первую очередь всех кочегаров и дежурных по столовой.
В сказках все значительные события должны случаться ровно в полночь. Но тогда была уже далеко не полночь. Часы были только у командира взвода, и он в последний свой заход в подсобку говорил что-то о половине третьего ночи, и о том, что у нас подъем будет как обычно в шесть-тридцать утра, поэтому мы должны торопиться дочищать картошку. Его проигнорировали, картошки было еще много.
Внезапно дверь подсобки распахнулась, и вошли два человека из состава наряда по столовой. Они были из нашей же учебной роты и в эти сутки работали "зальными", т.е. убирали обеденный зал столовой от мусора, посуды и остатков еды. Как раз к этому моменту они закончили свою уборку после ужина. В руках "зальных" была большая 50-литровая кастрюля, которую они поставили на табурет посередине подсобки.
- Пацаны, мы вам пожрать принесли! - радостно заорал один из столовских, - у батальона на ужин жареная рыба была, так мы объедки с их столов насобирали, которые чище были, сами наелись и вам немало осталось, с четверть кастрюли наберется!
Следующие несколько секунд я не запомнил. Абсолютный провал в памяти. Такое ощущение, что я некоторое время лежал без сознания. Когда же сознание начало возвращаться, я понял, что на самом деле я не лежу, а стою на ногах, забившись в самый угол подсобки, и смотрю на кастрюлю в центре комнаты. Точнее сказать, я смотрел "в направлении кастрюли", потому что самой кастрюли за телами моих товарищей не было видно. В центре подсобки разыгрывалась настоящая битва диких зверей. Парни нашего взвода с диким рычанием и нечеловеческими криками со всех сторон рвались к кастрюле с объедками, причем те, кто оказались позади вцеплялись в прорвавшихся ближе к кормушке, рвали на них одежду, хватали за уши, за руки, за шею, отбрасывали от кастрюли, и в это же время старались запустить руки поглубже внутрь клубка тел, в надежде ощупью ухватить себе кусок. Кого-то из передних удавалось отбросить, они с диким ревом в свою очередь снова бросались в свалку, чтобы вернуть утраченный доступ к объедкам.
Пока я смотрел на эту драку, в мозгу бились примерно такие мысли: "Ужас, ужас, ужас! Это НЕ люди! Это же звери!!! Ужас, это звери, я служу в одном взводе с дикими зверями! Ужас, это точно НЕ люди! Человек не может в одно мгновение опуститься до такого дикого состояния! Звери, ужас, звери, злобные дикие звери!"
Но прошло несколько мгновений, сознание мое еще чуть-чуть прояснилось, и я заметил перед своим лицом свои же собственные руки. Тут поток бессвязных мыслей прервался, получив шокирующий удар. Дело в том, что в каждой руке у меня было по большому куску той самой рыбы из той самой кастрюли! Более того, мои руки абсолютно самостоятельно, без всякого участия сознания, по очереди, то правая, то левая, подносили эти куски к моему рту, а рот тоже совершенно самостоятельно, без моей команды, откусывал ломти этой рыбы, торопливо жевал их и глотал.
Мысли очнулись от шока и медленно поехали в другую сторону: "Это что же? Этого не может быть! Это что получается? Получается, что я сам? Получается, что я сам - ПЕРВЫЙ из этих ЗВЕРЕЙ прорвался к кастрюле, первым из всех ухватил свою добычу, потом разорвал кольцо рвущихся к еде озверевших товарищей и отбежал в уголок, наблюдать за дальнейшей дракой! Причем все это - совершенно без памяти!"
Закончилось все хорошо. Никому не откусили ухо, никому не перегрызли горло. А еще через несколько недель закончился и курс молодого бойца, и тогда стало больше еды, больше сна и больше тепла, и мы начали забывать о прошедшей тяжелой зиме. Только мне с тех пор уже никогда не удается забыть, что человек - это всего лишь тоненький слой человеческого, намазанный на большого, сильного и дикого зверя. И смыть этот тонкий слой, к сожалению, совсем несложно.
Самая середина дальневосточной зимы, нашей первой зимы в армии. Самый разгар нашего Учебного пункта - курса молодого бойца. Из нас, бывших "маменькиных сынков", настойчиво лепили будущих закаленных пограничников. А средства воспитания, необходимые чтобы выбить "гражданскую дурь" из "маменькиного сынка", просты и всем хорошо известны - это самые обычные голод, холод и усталость. Поэтому наши командиры строго бдили, чтобы мы недоедали, недосыпали и чтобы как можно больше времени посвящали занятиям на улице, в максимально легкой для зимы одежде (на самом деле теплое белье с начесом, шерстяные портянки и нормальные зимние шинели и полушубки нам первый раз выдали только весной, когда курс молодого бойца закончился, но сейчас речь не об этом).
На этот день был намечен очередной рутинный эпизод "воспитания" - погрузка угля в батальонную котельную. Наш учебный пункт располагался на территории строительного батальона пограничного отряда. Весь батальон зимой отапливался своей местной котельной. Обслуживали эту котельную кочегары из стройбата, а вот таскать в бункер котельной уголь из большой кучи, вываленной посреди двора, доверялось исключительно молодым бойцам с учебного пункта. Причем делать это требовалось "не во вред учебным занятиям", следовательно на погрузку угля нас водили исключительно вечером после отбоя, за счет сокращения времени сна. Куча угля во дворе котельной была неотъемлемой составной частью вечной мерзлоты под ней. Лопаты об нее гнулись, а толстые ломы со звоном отскакивали, выбивая лишь единичные мелкие кусочки. Тем не менее, нам, дежурному взводу, требовалось именно ломами наковырять из полностью промерзшей кучи достаточно угля для суточного отопления котельной. Далее уголь грузился в ручные носилки и перетаскивался в котельную. Носилки тоже заслуживают описания: это была железная 200-литровая бочка из-под горючего, разрезанная пополам вдоль длинной стороны, так что получались как бы две половинки цилиндра. По краям половинок донышек этих полуцилиндров проделывалось по два отверстия и в них вставлялись два тех самых стальных лома, игравшие роль ручек. Получались вполне с виду традиционные, очень прочные, но жутко тяжелые носилки с ломами-ручками, на двух человек.
Лично у меня после нескольких рейсов в котельную с подобными носилками, руки просто отказывались служить: пальцы самопроизвольно разжимались, ломы выскальзывали из рук, и носилки с грохотом валились на землю, норовя при этом еще и придавить ноги. Однако выказывать слабость было нельзя, пришлось придумать хитрость: я привязывал к двум ручкам-ломам петлю из веревки или куска проволоки и перекидывал эту петлю себе через плечи, наподобие ярма. Рукам сразу становилось легче, а окружающие начинали смотреть на меня со смешанным чувством удивления и уважения: "надо же, до чего молодежь додумалась" и "чего только эти молодые не придумают, лишь бы тяжести не таскать".
Но вот, где-то после полуночи, необходимая норма угля была наконец загружена в бункер, наш взвод построился и потопал в сторону казармы. Все надеялись на скорый отдых, но перед казармой нас ожидала злая судьба в лице дежурного по батальонной столовой. Он сообщил, что положение в столовой безвыходное, что обязанный "дежурить по картошке" взвод молодых бойцов уехал на ночные стрельбы, и что наш взвод, еще не отдохнувший от погрузки угля, единственный, кто может обеспечить всю часть на следующий день начищенной картошкой. Робкие голоса протеста, что, мол, несправедливо так с нами поступать, были немедленно заглушены окриком командира взвода. Через пять минут мы усталые, злые, голодные сидели на лавках в подсобке столовой и угрюмо ковыряли тупыми ножами мелкие и кривые (других в нашу часть не завозили) картофелины. Большинство молчало - не было сил говорить, да и не о чем. Кто не молчал, те с разной громкостью и периодичностью матерились, ни к кому специально не обращаясь, перемежая маты обещаниями лично передушить всех встречных сержантов, прапорщиков, лейтенантов, и капитанов, но в первую очередь всех кочегаров и дежурных по столовой.
В сказках все значительные события должны случаться ровно в полночь. Но тогда была уже далеко не полночь. Часы были только у командира взвода, и он в последний свой заход в подсобку говорил что-то о половине третьего ночи, и о том, что у нас подъем будет как обычно в шесть-тридцать утра, поэтому мы должны торопиться дочищать картошку. Его проигнорировали, картошки было еще много.
Внезапно дверь подсобки распахнулась, и вошли два человека из состава наряда по столовой. Они были из нашей же учебной роты и в эти сутки работали "зальными", т.е. убирали обеденный зал столовой от мусора, посуды и остатков еды. Как раз к этому моменту они закончили свою уборку после ужина. В руках "зальных" была большая 50-литровая кастрюля, которую они поставили на табурет посередине подсобки.
- Пацаны, мы вам пожрать принесли! - радостно заорал один из столовских, - у батальона на ужин жареная рыба была, так мы объедки с их столов насобирали, которые чище были, сами наелись и вам немало осталось, с четверть кастрюли наберется!
Следующие несколько секунд я не запомнил. Абсолютный провал в памяти. Такое ощущение, что я некоторое время лежал без сознания. Когда же сознание начало возвращаться, я понял, что на самом деле я не лежу, а стою на ногах, забившись в самый угол подсобки, и смотрю на кастрюлю в центре комнаты. Точнее сказать, я смотрел "в направлении кастрюли", потому что самой кастрюли за телами моих товарищей не было видно. В центре подсобки разыгрывалась настоящая битва диких зверей. Парни нашего взвода с диким рычанием и нечеловеческими криками со всех сторон рвались к кастрюле с объедками, причем те, кто оказались позади вцеплялись в прорвавшихся ближе к кормушке, рвали на них одежду, хватали за уши, за руки, за шею, отбрасывали от кастрюли, и в это же время старались запустить руки поглубже внутрь клубка тел, в надежде ощупью ухватить себе кусок. Кого-то из передних удавалось отбросить, они с диким ревом в свою очередь снова бросались в свалку, чтобы вернуть утраченный доступ к объедкам.
Пока я смотрел на эту драку, в мозгу бились примерно такие мысли: "Ужас, ужас, ужас! Это НЕ люди! Это же звери!!! Ужас, это звери, я служу в одном взводе с дикими зверями! Ужас, это точно НЕ люди! Человек не может в одно мгновение опуститься до такого дикого состояния! Звери, ужас, звери, злобные дикие звери!"
Но прошло несколько мгновений, сознание мое еще чуть-чуть прояснилось, и я заметил перед своим лицом свои же собственные руки. Тут поток бессвязных мыслей прервался, получив шокирующий удар. Дело в том, что в каждой руке у меня было по большому куску той самой рыбы из той самой кастрюли! Более того, мои руки абсолютно самостоятельно, без всякого участия сознания, по очереди, то правая, то левая, подносили эти куски к моему рту, а рот тоже совершенно самостоятельно, без моей команды, откусывал ломти этой рыбы, торопливо жевал их и глотал.
Мысли очнулись от шока и медленно поехали в другую сторону: "Это что же? Этого не может быть! Это что получается? Получается, что я сам? Получается, что я сам - ПЕРВЫЙ из этих ЗВЕРЕЙ прорвался к кастрюле, первым из всех ухватил свою добычу, потом разорвал кольцо рвущихся к еде озверевших товарищей и отбежал в уголок, наблюдать за дальнейшей дракой! Причем все это - совершенно без памяти!"
Закончилось все хорошо. Никому не откусили ухо, никому не перегрызли горло. А еще через несколько недель закончился и курс молодого бойца, и тогда стало больше еды, больше сна и больше тепла, и мы начали забывать о прошедшей тяжелой зиме. Только мне с тех пор уже никогда не удается забыть, что человек - это всего лишь тоненький слой человеческого, намазанный на большого, сильного и дикого зверя. И смыть этот тонкий слой, к сожалению, совсем несложно.
